Когда он узнал об этом, его единственной реакцией был смех. Пустой, без души, полу истерический, такой, какой бывает от нелепости ситуации, но все равно больно. Муторно. В самое сердце.
Бель, Бель, Бель… Билось в голове непрерывным потоком. А перед глазами всплывало ее лицо – светлые волосы и мягкие очертания скул. И глаза – ясный, задорный взгляд, которым она смотрит на него, губы ее изгибаются в улыбке. Она что-то говорит… На этом все, господа. С этой строчки начинается ложь, в которой было искренним только, пожалуй, то, что он влюблен в нее с первой встречи. Их отношения были исключительно его инициативой, потому что он знал, чего хотел уже в их первую встречу. Сжимать в объятиях, целовать глаза и губы, слышать сбивающееся дыхание и вдыхать, вдыхать по посинения запах ее кожи, ее волос. Все, что она скажет в спешке – не важно, он тоже умеет ей отлично лгать, и делает это с регулярностью минутной стрелки, останавливающейся на цифре шесть.  И все равно от этого ничего не менялось – его голова кружилась от одной, от другой, но он все время возвращался тихо крадучись на мягких лапах, обнимал ее и шептал «Ты – центр моей вселенной». Он обожал вдыхать ее запах, как никотин, к которому его приучил засранец Дэн. Нет, сильнее. Гораздо сильнее, чем напиваться в компании Алекса и его сестрички Адри. Она было для него всем, что было необходимо ему в жизни – от всего остального он бы с легкостью мог отказаться, если бы она была всегда вот так, рядом и, смеясь, говорила очередные глупости, а в ее глазах сияли искорки счастья, которые она дарила бы только ему. Она была полетом свободы для него, он не чувствовал себя скованным этими отношениями, поэтому он жил и действовал так, как ему хотелось.
И поэтому когда истек срок действия истеричного смеха, Стэн собрал в себе силы и отправил Эвану смс: Встретимся на крыше через пол часа. Это важно. Лаконично, без излишеств и оскорблений – это было Фальентте как-то не по вкусу. Его размышления были где-то в районе четко представляемых скул Эвана, где-то на уровне сильного удара, коим злость затмевает сердце и, разрывая душу на части, дарит глубокое моральное удовлетворение с привкусом измены на губах. Страсть – вверх по венам, бегом за адреналином, холод – в глазах и где-то в районе пупка и чуть выше. Страха ни капли. Уверенность зашкаливает все предельно допустимые нормы. На часах четко отведенный лимит. Стэн уже на крыше.
Конечно же, первый. Этот самовлюбленный нарцисс постоянно позволяет себе опаздывать. Что ж, не к спеху. Но ты придешь. Ты придешь, я знаю. И еще из-за двери услышишь все мои мысли, но ты не повернешь назад – это превыше того, что ты называешь своим достоинством, мерзавец. Значит, ты уже будешь готов.
В ожидании замер. Ветер в лицо – мурашками по коже до самых пяток.
Они знают друг друга, и знают уже достаточно давно, чтобы рисовать портреты в красках. Каждый знает, что может другой, и чем они друг от друга различаются. Если Эван может читать его мысли, то это несомненное моральное преимущество. Но ведь Стэн может контролировать его сознание и пусть это не всегда получается, но в состоянии такой безудержной злости, как у него сейчас – почти неизбежно. Особенно, если смотреть ему в глаза.
Крыша. Что может случиться на крыше? Да многое. Именно поэтому Стэн и выбрал это место – здесь редко кто бывает, а, значит, это будет встреча один на один. Один на один с очередным человеком – совершенством. Таких здесь бесконечное множество – и все считают себя богами, неприступными и имеющими права на все, в том числе и на чужие жизни.
Я изучил тебя по строчкам, а ты меня. Кто знает об этом?  Никто, конечно же. В жизни мы ходим на параллельных прямых, а в своих снах - один на один – пересекаемся в одной точке. Раз в день обязательно схватишь меня за руку – на пересечении тех струн, которые никто не видит. Что ты хочешь? Что я хочу?
Беглый взгляд на уверенно сжатые кулаки. Мысли в сторону, он просто смотрит в темноту напротив. Сегодня на удивление звездная ночь. На бархатном черном полотне рассыпались осколками звезды.
вдох-выдох
И ты уже готов ко всему. Готов размазать его самовлюбленную рожу по бетону, и, рассмеявшись, уйти прочь, даря прощение Бель и всем прочим загадочным личностям. Он не мог ее не простить. Она – точка отсчета его бьющихся в судороге мышц, главная из которых – сердце, что решительно приняло этот удар на себя, загораживая разум от сумасшествия.  Она  - его. На этом решительная жирная точка. Это уже никто не изменит. Это его свобода, это он так решил, и он никому не позволит лишать его свободы. Ее мелодичный смех заживляет все раны. Он просто не скажет ей, что знает все. Лишь спросит: Ты мне изменяешь? И она с удивительной искренностью на лице ответит: нет. А потом еще возмутится, устроит и скандал. И непременно громкий, и желательно, чтобы все вокруг слышали – ведь она так любит привлекать к себе всеобщее внимание.  Он не винил ее в этом. Это диктат ее натуры, а уж ломать характер – последнее дело, не в его правилах.  Он начался встречаться с такой Бель, такую Бель ему всегда хочется прижать к сердцу.

Стэн стоит и ждет. Время тянется удивительно медленно, постепенно превращаясь в изящный знак вопроса и зависая в воздухе облаком дыма. Беглый взгляд на часы – И какой еще идиот выдержит ждать тебя два часа – дольше, чем свою девушку?
Продрогнув до костей от холода, уже почти забыв, ради чего вообще пришел, Стэн смотрит в потолок и чего-то шепчет одними губами. Если подставить ухо к его губам, то вполне можно различить слова:
-Черт.
Потому что он знает, чем все закончится. Как всегда взгляд ко взгляду – пересечение в одной точке, и… все. В такой момент любой  забудет, о чем он только что думал, да и о чем всю жизнь мечтал. Забудет, как дышать. Забудет, что такое воздух и земля под ногами.  Давно уже готовый уйти отсюда, парень потихоньку превращается в пепел. Он это чувствует – постепенно, с кончиков ногтей на ногах, его мысли, как и он сам весьма успешно обращаются в прах. А что такое прах? Просто песок человеческой жизни. Неудачной, если она завершилась таким образом. Продолжает ждать. только оттого, что вернуться в гостиную факультета и встретить там Бель будет невыносимо, пока он не выполнил задуманную миссию. Он просто не сможет посмотреть ей в глаза. Да, именно так. Ему не будет стыдно, он просто будет разбит на осколки и его глаза травянистого цвета отразят это. Она увидит, что с ним что-то не так, она спросит, и вот тогда… В эту минуту даже неиссякаемый поток лжи, который легко порой срывается с его уст, замрет на губах и Стэн просто скажет правду. Но вот тогда уж точно придется с тобой расстаться – такова жизнь. Либо рисуй своими руками ложь и до конца верь в нее, пока рядом с ней, либо скажи правду и уходи – как по правилам.
Стэн играет с Бель в простую игру – отношения. В нежное собственническое чувство с грифом «мое», там, где насмешки – в сторону, там, где его будущее – в ее нежных ладошках, излучающих согревающее тепло. Там в ее запахе все его мысли, там касаются ресниц подушечки его пальцев, там ее имя написано у него на сердце и краской на левой руке. Там их будущее уже состоялось,  и он, Стэн  Фальентте, держит за руку ее – единственную,  которая будет его жизнь с этого дня и до конца их жизней. А почему – это уже риторически? Ведь ритм сердца отбивает барабанную дробь каждый раз, когда он в безумном порыве прижимает ее к себе, и, губами приникнув к шее, чувствует сладкий вкус ее кожи. Ее появление в одном помещении с ним с самой первой их встречи рождает где-то внутри Стэна маленький вихрь, который мгновенно ударяет по мозгам и заставляет тянуться к ней, чтобы обнять, прижать и утащить с собой туда, где никто не будет мешать. А она этого не любит. Она – центр всеобщего внимания, по крайней мере стремится к этому. Ей всегда было и будет мало, что на нее внимательно и нежно смотрит только Стэн – ей нужно больше, чем просто внимание одного невзрачного парня, даром, что весь его мир вращается вокруг нее. Он сам так сделал. Поставил ее на пьедестал, сам же примостился на коленях у ее ног. Он не считал ее божеством, он не считал ее королевой, но видел, что это то, что ей нужно. А ведь ему так хотелось, чтобы она была его и чтобы счастлива была к тому же. Она рождала в душе вихрь.
А Эван? Куда ему до Бель? Она рождала в душе маленький вихрь, а Эван пробуждал в нем настоящее торнадо, сметающее все на своем пути, прокладывая путь прямо в серую сталь. Холодная, едкая сталь глаз, отливающая зеленоватыми лучиками, словно проецируемыми с ядерно-зеленых глаз Стэна. Ощущение при этом в груди такое, будто там медленно смещаются кости, делая перестановку.
Наконец-то. Такой ожидаемый, но так неожиданно. Тихое приветствие.
Какого черта?
Стэн поднимает взгляд и встречает во взгляде сталь. Плавящуюся сталь. Не давай себе передумать, Стэн вновь взращивает в себе ярость, та с легкостью поднимается в нем ударной волной. Не давая себе передумать, без приветствия. В два шага сокращает расстояние между ними до необходимого. Необходимого для точно и бескомпромиссного удара. Чуть слышный свист рассекаемого воздуха – костяшки пальцев беспощадно встречают на своем пути изящную четко очерченную скулу.
вдох-выдох
Уже слишком поздно.
-Бель, - четкий и уверенный ледяной голос.
Чтобы ты знал, за что, ублюдок.
Сверкающий злостью взгляд зеленых глаз.
Ах, если бы ты знал, как сладко предвкушение того, во что я намерен превратить твое наглое лицо.

Похоже, он ждал. Похоже, ему все равно. Отпускаются руки – какой в этом смысл и толк, если нет протеста и он уходит от реальности. Он делает это постоянно, ежедневно, в тот момент, когда вечер сменяет ночь. Он ничей, даже если хочется иногда орать, срывая голос «мой» - это ничего не изменит. Поэтому Стэн никогда не задумывался на эту тему. Он опять курит, а Стэн просто стоит и смотрит. Если бы только он мог – презрительно. А так… Безобреченное прощание. Холодный ветер доносит твои мысли. Или это ты настойчиво отправляешь мне их в голову как электронные послания? Шепот. Ты думал тихо, не услышу. Так вот, я услышал. Ухожу.
Но он даже сейчас не может отпустить его без этого. Просто так разрезает на части своими губами. Вкус твоих сигарет. Едва не задохнуться, вдыхая, или это от миллиметров твой кожи на моих губах?
Оторвался и опять отступил назад. Губы отдаются нестерпимой болью. Шаг вперед, потому что тянет опять. Снова вплотную. Две ладони в стену по обе стороны от его головы. Своим лбом упереться в его. И смотреть в глаза. И плевать, что близко.
-Зачем? – Стэн, в отличие от Эвана не может так держать, голос звучит хрипло и придушен болью.
Ты что, просто хотел узнать, почему она? почему она мне так нужна? Ведь ты никогда не понимал, не мог смириться, что я с ней. С самого начала. Ты не мог понять, что меня так тянет к ней, что держит? За этим? Скажи, поэтому ты сделал это? Неужели ты просто ревновал? Но нет. Ты же у нас не ревнуешь. Ты не умеешь. Знаешь, мне временами кажется, что ты вообще не человек, и в этот момент я отпускаю тебе все грехи.
Трудно держаться в миллиметрах от твоих губ, но получается. Молчать, и просто отпускать мысли по ветру, будучи в абсолютной уверенности, что ты слышишь.
Ты знаешь, что ты расколол мою жизнь? Расколол…меня?
Смотреть ему в глаза – как вредная привычка, только хуже. Можно бросить курить или выпивать – для этого нужна лишь сила воли. Но он хуже, чем просто наркотик – он нитками вшивается в жизнь и в сердце. Он разбивает души в дребезги и танцует на них с легкой улыбкой на лице. У него все легко и ему никогда не бывает больно. Наверное, он ненастоящий, наверное, он чье-то притворство, плод воображения. Старая иллюзия, спрятанная под подушкой, он предназначен для того, чтобы изредка им любоваться. Общением с ним, его близость или хотя бы просто его взгляд оставляют кровавые пятна в судьбе. И в жизни Стэна он уже достаточно наследил. Не преследует его, но одновременно всегда рядом. И больше ничего не нужно, лишь только отказаться от своего имени и…
вдох-выдох
Пять тысяч миль без передышки. Захватывает дух. Смотрит, кусается взглядом и постоянно впивается волчьими зубами в его счастье.  Как будто знает, что ему другое счастье нужно, но и другого тоже подарить ему не может. Общественное достояние, музейный экспонат. Руками не трогать, пока он не разрешит. Такие, как он, умирают молодыми. Не потому, что не могут дожить до старости, а потому, что старость – это внуки. А у него и дети-то если появятся, то и то случайно. Он может об этом и не узнает. Разве что спустя лет пятьдесят, но он не доживет.
Вены умеют дышать. И биться. Пьяным пульсом с перерывом в пять минут. Как будто умер и воскрес. Стэн не был уверен, что у Эвана есть сердце, ведь он никогда не слышал, чтобы оно билось. Хитрый взгляд – есть. Или даже притягательный. Свое мнение на все, что заметит по пути – обязательно. Не высказывая вслух, но мысленно – презрение. Резать глупости на кусочки – не больнее уже не надо. Он просто не задумывается, сколько хрустальных мирков в своей жизни разрушил. Да ему и не надо. Дикие животные милосерднее его в сотни раз.
Все бессмысленно. Я уже не соберу все это по кусочкам.
Стэн закрывает глаза и молчит, прислушиваясь к дыханию на его губах. Холодно. Если не шевелиться, то как раз можно превратиться в ледышку и умереть. Там тоже не будет покоя, но по крайней мере, этот человек не будет все время рядом и можно будет что-то придумать. Вернуться с того света – не проблема. Пару тысяч лет на невыполнимую миссию – достаточно, чтобы сейчас ни о чем не беспокоиться.

офф: че-то поперло... Кто дочитает до конца - памятник надо поставить.)

Давай. Ударь по моей душе своей душой. Обоим итак больно. Как дикие волки перегрызают друг другу глотки. Близко. Твое сердце бьется о мое. Неужели? У тебя есть сердце? А я не замечал…
Слова льются одно за другим. Ты говоришь, а я не замечаю. Колюще - режущие удары по венам, по мышцам, по вискам. Как водопад из ниоткуда  обрушился на него, снося все преграды на своем пути. Разрисованная стена свободы. Разрушения и мрачное удовольствие.
-Ну, наконец-то, живой… - тихий выдох, еле слышный смех, и его губы. Тонут, сами и тянут его с собой на дно океана их сбывшихся желаний. Непрерывный ливень сумасшествия. Соль на губах – не слезы, а частичка их грозового моря. Вцепившийся в горло дикий безумный волчонок. За-ды-ха-ет-ся. Но не меньше, чем сам Стэн. Закрывает глаза и улыбается сквозь поцелуи. Беспрерывные частоты. Как будто парень не может остановиться. Кусал бы брови, если бы мог – свои или его, но это было бы сильнее. Но сейчас не дотянуться. Он впервые подставляет губы под поцелуи, как утопающий, урывками глотая воздух через горло, едва успевая зацепиться за него. Контроль над сознанием – прерогатива Стэна, но сегодня Эван одерживал верх в этой борьбе. А со Стэном всегда так – приходит за победой, а уходит побежденным. Но если уж проигрывать, то хоть так – оставляя за собой следы из красивых шоколадных разводов. Пальцы в волосы – зацепиться и не отпускать.
И как ты вообще успеваешь думать, а?
Жизнь, как вечная свечка с запахом мокрого парафина – то горит, то тлеет, но чаще все это одновременно. Даже если утопить ее, то она, вернувшись, снова сможет гореть. Тускловато, конечно, но сможет. Принципы, сколоченные из упрямства. Общий на двоих показательный характер. Кто кому быстрее покажет зубы, кто кого укусит и высосет кровь. Всю без остатка – соленую, с привкусом шоколадных эмоций прошлого. Прошлого не воротишь, но вот будущее еще вполне можно построить. Нет, он не мог бросить Бель. Ее запах сродни сигаретному – уже и не хочется, и понимаешь, что вредно, а все равно тянешься. И эта привычка на всю жизнь пожалуй. Когда-нибудь они создадут семью. Будет большой светлый дом и все остальное. А из окошка на веранде по вечерам особенно отчетливо видны маленькие серебряные звезды. Но если бы он действительно верил, что все будет так, то уже сейчас предпринял бы что-то в этом направлении – нашел бы работу, скопил бы денег, купил бы дом. А он медлил. Откладывал деньги на приторную сказку, но тратил другое. Все, что угодно, только не четкий план на жизнь. Связывать свою вселенную можно только с одним. Только с одной. А он еще шутит, он еще рвется куда-то, резко стартуя и сворачивая на поворотах без правил. Уходя от погони из двух человек. Уходя от отношений, которые были очевидны для всех, и стремительно вводя под кожу те, о которых с абсолютной точностью не знал никто. Друг и любовник в одном флаконе. Все слишком иначе, чтобы оформить это словами общественного мнения. Его воздух, без колебаний и полу вдохов. Дышать по мере возможности и жаль, что урывками в холодной комнате. Вцепиться ладонью в его плечо – сильнее, чтобы оставлять следы. Потому что это все, что он мог оставлять после себя. И еще наверное горечь. Сладкую стыдливую горечь надежды на выздоровление от лихорадки. Его личной лихорадки по имени Эван. Но чтобы излечиться от такого стремительного и едкого лекарств еще не изобрели – иначе бы половина Академии не сходила сейчас с ума, вопрошающе глядя вслед Симпсону. Популярность. Тот всегда мог ее с легкостью достигнуть и щедро поделиться со Стэном. Когда-то этот волчонок вытащил его из добровольного заточения в четырех стенах. Стэн не интересовался миром, не интересовался происходящим – вообще ничем. Как и когда они столкнулись, почему Эван так схватил его душу и потащил за собой – Стэнли даже не подозревал. Отцепляется. Бежит от себя и от него – опять. Это можно прочитать по глазам – серым с проблеском счастья, которое он испытал. Кончиками пальцев по виску вверх, снова цепляя волосы. Не отпускать. Поцелуй, снова. Замкнутый круг – и одна надежда: Может быть, я задохнусь?
Проблески пессимизма – такое может быть только со Стэном. Не оставлять, не уходить, не отпускать, не распускаться, не растворяться и не верить никому. По странным принципах свободы жить уже было некомфортно и неуютно. Но Эван сам придумал ему эти правила. И сейчас никто из них уже не сможет подсчитать, кто кому и за что больнее. Его костяшки отпечатком на бледной скуле. Ощущение легкости. Печенье счастья. Чуть закусывая его губу – скорее нежно, чем безумно – наконец, закрываешь глаза. Держишь. Одной рукой затылок – сильнее, четче, чтобы не мог убежать. Другая ладонь по спине вниз. Гулкие удары сердца где-то подмышкой.
Какой же ты теплый.
И нервная дрожь успокаивается ответным сердцебиением. Холодной ладонью добраться до кожи спины – теплая, почти горячая, как всегда. Терпкая порция кофеина на завтрак, на обед и на всю ночь. Обязательная терапия перед началом зимнего сезона. Страусиный подарок на Рождество – спрятать голову в песок и сделать вид, что это не ты подарил. Вместе со своим сердцем все, что только можно пожелать. Но только не себя. Будучи идиотом, смастерить бумажный самолетик и этим отделаться. А на обратной стороне под крылом дарственная подпись как приговор «Ты мой». Вафельный хруст над ухом. Это шуршит чей-то утренний завтрак. Наспех. Даже не успев умыться как следует. Следующая остановка мир. Мы смотрит в небо и рисуем радугу. И ты помнишь, как я обнимал тебя в первый раз – еще не будучи уверенным, что это правильно, но вполне здраво рассудив, что это необходимость. И если подумать, то единственно важная неизбежность. Как карамель, которую никто не ест, или сладкие пряники на подоконнике из прошлого. Это сразу бросается в глаза. Без подписи: Люблю, но с пометкой Очень. В крошечном спичечном домике на деревянной кровати. А за окном, в саду деревья. И музыка. Любая, лишь бы ему нравилась. Смотри, смотри, мимо леса плывут облака – серые, как твои глаза, когда ты в плохом настроении. И мягкие, как воздух, обагренный твоим дыханием. Сервер теперь будет на западе. А юг на востоке. Они все поменяют местами, чтобы не повторяться. Они все поменяют – свободу и заточение, свет и сумрак, никогда и навсегда, ненависть и любовь. И тогда он никогда не будет т ненавидеть Эвана, и они будут сидеть в этом светлом заточении вдвоем.
Ты будешь рассматривать родинки на моем плече, а я целовать тебя так, что мир перевернется и сузится до кончиков моих губ. Хочешь?
Настоящий рай без предрассудков. Они никому не будут ничего объяснять. Они все также – вне общего поля зрения, а ночью на пересечении, раскручивая спирали судьбы до параллелей. Для легкости, для свободы движений. Они будут верить, не проверяя, а только на слово. Они будут в полете мечты.
А сейчас остается только не думать. Лишь кусать, целовать. И цепко: губы-руки, пальцы. Сломанная параллель. как он был, глуп, когда шел сюда. Он думал, что уже ничего не будет хорошо, но ошибся. Хорошо будет все, что неплохо. И только оттого, что ему сейчас тепло – а не холодно. И, не упираясь в интересы посторонних, они раскуривают свою игру. Не сигаретами, но кончиками губ. Накопительная система бонусов, как в супермаркете – чем больше он знал Эвана, тем больше притягивался к нему. И то, что сейчас происходило, было почти невозможностью. Перед закрытыми глазами прыгали солнечные зайчики, пытаясь привлечь внимание. Но вся сосредоточенность ушла на то, чтобы не укусить до крови. Больнее, когда иголки впиваются в сердце. Так что без сбоев, пожалуйста. Без лишних истерик в расчетах. Точнее не бывает. Те-бя. Без подписи и иерархичности. Тебя. Каждый день выбираю тебя, меняю на банку свободы и покупаю этим Бель. А ты давишь свою душу, бьешь чье-то сердце и мимоходом мое – в дребезги. Зачем – я все еще не понимаю. Но это единственный способ, да? Я же предлагал – не бойся, но тогда тебя видимо еще не так занесло.
Ненавижу тебя. Когда ты так делаешь – до осколков. Каждый раз все сильнее разбираешься, все вихрастее выкручиваешь. Хочешь, я скажу, что люблю? Вслух, только ты знаешь, что не правда. Нужен. Воздух. Приток кислорода. Не уходи.
Маленькое торнадо в груди. Расшевели, может оттуда появятся наглые осы? И опять ужалят, убьют? Нежность и дикость ровно по четверти и еще половинка всего намешано. Рваный сердечный ритм. Забываемся. Колотим мысли, потому что они не нужные. Выжимаем фразы, которые так не хочется произносить. Льем пустую воду на холодный пол. Вода замерзает и образуется тонкая корочка льда. Скользко. Не оступиться бы – так, вдвоем. Если будут падать – то зацепятся друг за друга. Но все равно ведь упадут – разве что только вместе.
Бесперебойные часы, секундная стрелка быстрая, но сердце бьется быстрее. Мир. Новый мир. Так вот, как он разлетается, так вот из чего он сделал – из возможного и невозможного.
И все невозможное я сейчас держу в своих руках.

Прислушайся. Это дышат два сердца и бьются друг о друга, смешиваясь в одно, два дыхания, взращивая крохотную надежду между поцелуями. Двое доверчивых – безнадежный лжец и любитель читать чужие мысли, как два птенца обнимают друг друга своими неокрепшими крыльями. Кожа покрывается мурашками – мелкими, быстро пробегающими по всему телу вскользь. Здесь не хватает только ветра, запутавшегося в волосах, но тогда они замерзнут, а может быть, станет тепле. Но теплее/холоднее уже не нужно. Два наркотика – один в другой, большие связи с общественным миром, набор уверенности в себе в одной палитре с пессимизмом. Построить одну простую гамму до-мажор. Неспособность. Стук сердца под ладонью. Он и представить не мог, что у Эвана есть настоящее сердце – живое, дико пульсирующее, и так обжигающе под кожу впитывается. Через потоки мыслей, слов и странных импульсов. Не было нерешительности, они столько раз сходили с ума в одном ритме, на одной мыслеволне, что сейчас было бы глупо отступать.
Поцелуй, улыбка – как отпечатки пальцев, остаются повсюду. Ох, и наследили же они. Повсюду. Нет миллиметров кожи, где бы не осталось следов другого. Смазанные, торопливые, как удаляющиеся шаги. Рисует ромашку на коже. Где-то на спине, под ребрами по памяти. Так и должно быть, как мальчишка. Никогда не перестанет чувствовать себя ребенком рядом с ним. Такой серьезный, а балбес. Обожает драть его рубашки в клочья. Наверное, они ему не нравятся просто. А Стэну приходиться мучиться. Раз через раз сидеть в своей комнате, и, чувствуя себя заправской домохозяйкой, пришивать пуговицы и порой рукава. Дэн еще все время ржет, какая Бель страстная натура. Но говорил ли он когда-нибудь с самой Бель о том, почему рубашки Стэна всегда в таком состоянии? Наверное, нет. Иначе – неизбежный скандал, да так, чтобы было побольше народу. Показательная истерика. Зато все запомнят. Ее. Нельзя сказать, чтобы эгоизм, но ее жизнь тоже вертелась вокруг нее самой. Вот что Стэну нравилось – ей было как будто все равно, но в душе 0 любила. Выгоняла его из комнаты не раз, а он смеялся, стучал в дверь не переставая пол часа, будил ее соседок по комнате и, в конце концов ,засыпал у ее двери. Посреди ночи все время будили смски Эвана. Просыпался и шел к нему. Легкое оправдание, что это потому, что Бель не пустила. Легкое оправдание и для нее, если что, и для него самого. Сколько дней/часов/минут не признаваться в том, что Эван ему действительно нужен. Смеяться над собой и медленно убивать его этим. Не зная, в ответ получать пинки, и заканчивать вечер, засыпая на его плече. Никогда не возникало вопроса о том, что это неправильно. Никогда не выставляли напоказ – это глупо. Были обычными и обязательными. Урывками. Островными деталями на свету. Призрачные и легкие. Закрывая глаза, никто не знал, почему Стэн все время выглядит так, как будто его через мясорубку провернули вместе с одеждой и костями.
Вокально – инструментальный ансамбль из их голосов и полу вдохов, полу стонов, тихих хрипов.
Резкие неожиданности до дрожи. Закрыть глаза, недоумевая, когда успел их раскрыть. И в гулкой безветренной тишине опять громкими хлопками звук разлетающихся пуговиц.
-Ну что ты делаешь, - почему-то хочется сказать это вслух с закрытыми глазами и яркой улыбкой на лице. Получается хриплый шепот, но так даже лучше. Тебе нравится?
А я буду не так. Я буду, как всегда, педант. Аккуратен и занудлив. У тебя теплые ладони.
Губами вверх, наконец-то целуешь глаза, только зачем – когда он подставляет губы? Глупая привычка с проседью, но хочется. Мягкие ресницы – надо же. Удивляться. Снова и снова. Каждый раз все по кругу – стуку сердца, мягким ресницам, рассыпавшимся пуговицам. Сейчас-сейчас. Медленно и аккуратно расстегивает одну, другую, третью.
Твою страсть все время приходится разбавлять.
Терпкий коктейль нежности на губах. Это еще не все. С закрытыми глазами аккуратно сложить его рубашку и положить на пол. Желательно туда, где она не очень запачкается. На ощупь. Подняться на ноги, в темноте чуть-чуть шатает. Зацепиться за тебя, рассмеяться и снова смотреть на тебя с закрытыми глазами.
Как жаль, что я не знаю, что ты думаешь.
Улыбаться. Сейчас. Ладонью на солнечное сплетение. Привычное ощущение твоей кожи. Знакомый запах сигарет и твоей кожи. Носом по плечу.
вдох-выдох
Поцелуй. Еще. Изящные вензеля языком по твоему плечу вверх по шее. Остановится. После долгой пробежки, учащенный пульс. Четко почувствовать под своими губами вкус жизни, это пьянит не хуже прилива адреналина. Сейчас. Всего один укус – и можно выпить его жизнь до дна. Наверное, она вкусная. Соленая и сладкая одновременно – как он сам. Вперемешку мысли, бьются чувства, прикосновения миллиметров тем. Тонкая кожа, невозможно остановиться. Оставить следы на твоей шее – тебе некому их показывать. Слушать музыку жизни, что смешалась в ушах. Правой ладонью по изгибу спины дрожащей пробежкой вверх, левой ладонью по животу вниз. Мурашки по сердце, щемит и танцует. В одном стакане водка и вишневый сок – не горько, не сладко, а так. Едко. Захватывает дух, мгновения, минуты, часы – только напополам. Никаких пробежавших мышей пауков – только вдвоем. Словно не в стенах этой чертовой Академии, что распускает души, поддерживая средства к существованию. Несколько центов никому ненужные – на них нельзя купить чью-то жизнь.
А я меняю. Свои последние центы жизни на двадцать минут с тобой. Только бы сюда не забрел какой-нибудь сумасшедший романтик в поисках уединения.
Во всем есть свое зерно рационализма. Какое оно здесь? В получении удовольствия? Слабость, сладость и капельки боли, крупицы несчастий, крушащие душу. Обрушивается карточный домик. Глаза постоянно закрыты – не чтобы не видеть, а чтобы ощущать – сильнее, острее и дольше. Ближе. Запахи, яблочные прикосновения, и на вкус – фантазия. Общая фантазия. Все время одна, но такая желанная, на основе иллюзий, сотканная как паутина, но прочная, как сталь, неугомонная сотни дней и ночей наперебой. Что-то стучится в окна, один ответ – твоя улыбка, один твой вдох. Я отдам себя за один твой вдох, если только тебе будет его не хватать.
Расписные мысли – изразцы старинных печей, такие же красивые, как пряничный домик. Запахом твоих витрин, машин, бензина и гнусного города на перехлесте твоих цепей. Скованные. Нерасторопные в капкане мысли. Рисуй красивее, чем она, иначе я уйду к оживающим рисункам. Смотри не упусти – я не хочу уходить. Рисуй своими мыслями, только не сказку, а нашу настоящую историю – всю изрезанную в боли, вырезанную кровавыми руками из стали и серебра, покрытую зеленым золотом, на которой выросли зелено-молочные первые весенние листья. Распахнуть глаза. Смотришь на меня. Зелень и серебро. Как в какой-то тропической сказке, замороженной легенде из душ. Лови момент, пока стоишь и смотришь. Двадцать секунд на то, чтобы удержать меня, пока я не убежал. Не падай на колени, ты знаешь более действенный способ. Улыбнись. Двадцать секунд. Пожалуйста. Смотреть, как ты улыбаешься – наверное, я никого еще так не умолял.
Их записи, запечатанные в одном конверте. В одну банку рядом. Закопать в землю и прийти через тысячу лет, обнаружить, что там небоскреб и пытаться подкопаться под его фундамент. Давить на жалость, что им осталось. Смотреть, как рушится мир, от которого итак ничего не осталось. Сбились с курса. Пульс все чаще, и, кажется, быстрее уже не бывает. Сердца просто выпрыгнут, разорвутся – хоть и здоровые вдребезги, а так же нельзя – сильнее и четче, как загнанные антилопы. Разъезженные раны скребут кошки – стаями, стадами и мягкими резервами закрывают лапками. Нежные создания из уютности. Сотканы дерзостью, нежностью сотни ворсинок приклеиваются к кровавым ранам. Так противно, неприятно, но уже ничего не вернуть обратно.  Если бы мог – лизнул бы кровавую рану, а так мягкий полу укус на шее. Хочется сильнее. Тугим напряжением ниже живота. Объяснение страсти не во встрече, что залечена глазами и ударом в скулу, а в привычке, которая вызывает на бой сотни литров адреналина в крови. Быстрее, чем можно рисовать по стеклу своей кровью, больнее, чем бить кулаком об стену, в отсутствие его совести. Красочные пейзажи можно только красным, можно только кровью или водкой с вишневым соком, а потом слизывать – и то и другое слаще, чем обычный сироп. Чайные чашки. Они никогда их в глаза и не видели – всю жизнь в алкоголе и чужих сплетнях, но почему-то никогда не касаются их двоих. Две чайные чашки отлично умеют скрывать свои тайны. Никто бы и не подумал, что за дружбой скрывается гораздо больше, чем принято описывать вслух. Причем желательно не ставить кавычки на слове друзья – дружба здесь тоже имеется, никто и не сказал что ее нужно топить. Разговор об ориентации вообще не ставится, а для них двоих не стоял никогда – они выше, а может быть ниже этой планки и все время успешно ее обходят. Никогда не жалеть о том, что встретились. Ненавидеть и кусаться всегда – при встрече, разговоре и глазами, но никогда вслух. Зачем, если итак есть отличная слышимость. Вместе, похожие на айсберг – лишь надводная часть их видна, все остальное скрыто за глазами – как чарующая важность улыбки, как далекий манящий берег в тумане.
Пряжка от ремня под рукой. Историческая ценность момента – не покорежить, не поколебать. Облюбовать себе место в твоих глазах, в твоем сердце, а твоем теле  самое удобное, самое практичное. Разместиться с вещами и удобствами. Смотреть телепередачи из твоих снов, есть твои жадные взгляды, и спать под твоими ресницами. Тебе неудобно? Что ж, тогда я уйду…

Точка отсчета – его ладонью, его губами, только бы поймать, успеть защитить от себя самого, окунуться головой в стальной омут с зелеными проблесками радужки, широко распахнуть глаза и целовать. Снова и снова. Целовать ресницы, ощущать поверхностью губ прикосновения каждой из них, исступленно смеяться, широко распахивая глаза. Видеть, как Эван дрожит от холода, и прижиматься мокрыми, но теплыми губами к виску – передавая, миллиметр за миллиметром свое дыхание этому человеку. Этому чревототочному гаду, который раздробил его сердце и забрал себе лучший кусок. Смеясь, откинуть голову назад, подставляя шею его нежным и властным губам. Таким требовательным, что сердце сжималось в маленькую раковину улитки, усыпляя бдительность и отдавая себя всего. Ему. Единственному, кто крутит эту планету. Пусть даже Бель – центр вселенной, к которому сходятся все пути,  но Эван крутит эту вселенную, заставляя землю под ногами Стэна вращаться неистово, как прижимающийся к его телу Эвана. Раскаленная кожа, как металл – его яркая трепещущая точка отсчета. Губами спуститься до поверхности губ, зубами подцепить нежную кожу, оставляя поцелуй-укус, в качестве извинения медленно провести языком по его нижней губе, вбирая в себя пульсирующую от укуса боль. Сильнее и чаще – бьется по венам пульсом, больнее и резче – разгораются желания сердца, отключая ревнивые оттоки разума. Его, не твои – мысли в голове. Когда он так думает, можно с ума сойти и забыть, кто ты на самом мире – Стэн, поставивший в центр своего мира нежную крошку Бель – уверенную в себе лицемерку, которая хочется, чтобы все вращалось вокруг нее. Его, Стэна, игра в любовь гипнотизировала и заставляла поверить в то, что это «то самое, настоящее» - теплится в ее нежных ладошках с самой их первой встречи. Вспышки, косыми полосами, ее истерики и скандалы – все, лишь привлечь внимание. Как он сотни раз засыпал у дверей ее спальни, бесконечно вымаливая прощение и возможность все расставить на свои места. Алекс, тысячи раз расталкивающий его в таком состоянии, Дэн, Эбби, Крис, Бриана, Эшли…Бесконечность его вселенной длиннее, чем список его друзей. И Эван – на первом месте, почти всегда, за исключением последних недель – теперь понятно, где и чем он занимался. Ревность и отточенная острота любви к Бель подступает комком к горлу и оставляет еще один след на бледной коже Эвана. Еще одно небольшое красное пятно от прикосновений его губ. Забывшись запахом его волос и кожи, замечтавшись ветром собственных несбыточных желаний. Целовать, изящная дорожка нежности пополам с дикой, нечеловеческой страстью к мочке ушка, проторенный путь по плечам и груди. Целовать. Миллиметры его несбывшихся желаний в тот момент, когда хочется открыть глаза и взвыть от боли, глядя в эти яркие стальные глаза, разбавленной молочной пеленой дождя.
вдох-выдох, вдох-выдох
Учащение ритмов сердца с попеременным замедлением, чтобы не умереть от переизбытка чувств. Любить. До кончиков ногтей. Признаться – мыслимо и немыслимо, прощая за все похождения себя и его, целовать в ожидании рассвета, забывая про то, что нет ни одного уголка в Академии, который бы тщательно не просматривался с помощью камер. Простить, не прощая сотни измен – его и единственной – ее. Неповторимость.
Наверное, я сам виноват.
Неразделенные желания всегда терзают сильнее, чем неразделенные мечты. Мечтать можно свободно, не надеясь на взаимность. Желать же – только с искренним пылом и пустой фразой:
-Навсегда
Очерченная дорожка страсти по животу, изгибом вокруг пупка и неизменной нежностью. Поймать себя на том, что стоит на коленях и обнимает его ноги. Беззастенчиво сейчас – когда как будто наедине – нет странный глаз из темноты. И украдкой когда он ловит его и свой страхи поцелуями за углом и незаметными прикосновениями в толпе. Невыносимая скука, пронзающая все его существо до самой печени – смотреть, как Эван выбирается на занятия к первой паре – как всегда бодрый и волшебный, бросивший очередного мальчика/девчонку – свое тонкое ночное развлечение. Как игра. Задыхаться, не признаваясь ни ему, ни себе в этом – никому это не нужно, ведь дрожью под коленками не вымолить вторую жизнь, в которой можно будет искупить все свои грехи. смотреть, как он бодрый задает все время одни и те же вопросы, ежиться и невольно шарить взглядом в толпе, находя успокоение во всех подряд – в хохочущей Бель, тонко улыбающейся Эбби, Алексе, клеившем очередную девчонку или Адри, которая, смеясь, рассказывала ему что-то. День за днем, исключая ночи россыпью боли вокруг мизинцев, головной боли поясом вокруг головы и возможность поступать, как Эван – беспорядочно и изящно. Одна или один – изредка, но можно. Когда никто не знает – это облегчает понимание сущности. Опять пахнет его запахом недельной давности. Усмехнуться и разобрать ее кожу до костей. Было бы возможно, если бы он не сдавался. Непрошенная нежность  жалит сильнее любых речей – подушечками пальцем вдоль линии ремня на брюках/джинсах. Неважные детали с изъянами. Так всегда бывает. Кусачее настроение оставляет сочный поцелуй на коже.
Прости.
Залечивая раны горячим языком, запутаться в своих желаниях и вверх-вверх-вверх. Снова губы. Опять припечатать его к холодной стене.
Почему ты позволяешь мне?
обреченные на жизнь, непонятые в рамках всеобщей свободы, два осколка сердца сливались воедино.
Когда ты рядом со мной, так близко, я чувствую, что живу.
Так хочется сказать это вслух, но оглушает невозможность оторваться от губ. Это нелепое чувство полета – невесомо паришь над землей. Путаясь с ремнем на его джинсах – как всегда, тихий хрип полу стоном с сомкнутых губ. Поклясться, что в последний раз, с наслаждением вспоминая предыдущий «последний раз». кипящее наслаждение души в холоде прозрачной комнаты. Из стекла. Марионетки в чужих руках рвут нитки тех, кто их держит. Играют свой сценарий так, как им хочется. А им хочется, чтобы сейчас – на пол остатки одежды – в беспорядке и бессилии – уже некогда складывать аккуратно, когда нежным стоном сцеловываешь с его губ то, что хочется больше всего. Он снова верит тебе. Но снова один.
вдох-выдох. Или ты уже забыл, как дышать?
Нет, замирающее дыхание возбуждением на твоем плече, возрастающий хрип – в предвкушении того, что издавна не забывается счастьем. Первобытным? Ну что же вы? Заблуждение и боль. Разочарование – вот что ждет тех, кто так думает.
Но мы не из их числа.
Странно сохранять остатки разума в такой момент, но они почему-то всегда стараются – шелковым поцелуем или острым полным жажды взглядом – опять. Снова и снова, но почему это происходит теперь? Так хотелось убить его, но опять в никуда и незачем.
Понимание приходит с возрастом. Либо в моменты страсти. Но тогда его не принимают всерьез. Думают – что она недолговечна и ее стремления ошибочны. Но это не всегда так. Посмотреть в глаза объекту страсти – и утонешь, растворишься без остатка и без надежды на возвращение. Без обратного билета из больницы, без особой надежды на выздоровление. Вернуться. Вдохнуть носом ветер и пустые мечты. Выдохнуть губами упоение и боль. Упоение им – воздухом свободы, жаром желаний и тем, что он не боится желаний. выдохнуть, вдохнуть. Частое-частое дыхание. Вера в очистительную способность вдоха. Его губы – это что-то, что своим стремлением захватывает, унося в водоворот чувств. И поэтому – целовать. Постоянно. Сильнее, глубже. Резкие, но чувственные поцелуи. Доверять свою жизнь на острие ножа. Доверять своему телу и его, которые ведут за собой их души. Души, давно разодранные на клочки вечным боем друг с другом, излеченные самыми жаждыми и нежными поцелуями. Души, давно переплетенные в одну израненную, но живую душу – свободную, но замкнутую, способную к изменам, но верную. Как цвета фломастеров – все разные и яркие. Радугой над головой. Симфонической песней на небеса.
-Поцелуй меня, - в перерывах между поцелуями риторическая просьба, но для двух практически голых парней – опасная. Ядерный взрыв – сильнее и быть не может. Так давно позабытый электрический разряд.
Я тебе доверяю свою душу. Всю без остатка. Точнее, то, что от нее осталось. Ты так любишь рвать ее на части – словами, поступками и поцелуями. На моей коже – сильный яд. Парализующий – едва ли. От твоих поцелуев бешеная лихорадка чувств. Я не знаю, что это, но пусть это всегда так будет. С тобой, со мной. Или проще – с нами. С нашими душами – теперь они обе у тебя. Склей их, приручи и воспитай.
Таю в огне - адская боль...(с)
Руками – шелковая поверхность, глазами – бархатная ткань, губами – нежная ткань ветров, сплетенная из чужих мыслей. Кощунственно кусать, но ему почему-то позволено – он пользуется. Нежно-нежно, чтобы соединить навсегда – его губы и очередной миллиметр кожи Эвана. Хочется, чтобы тот дышал в унисон, губами хватал воздух, выпускаемый из его легких. не задыхаться в его дыме, а жить им. По тончайшей кромке ткани, сплетенной из мыслей чужих людей.
Любить. Плевать. Навсегда. только сейчас.
Проверка на прочность лабиринта эмоций. Не смотреть по сторонам, не видеть странные взгляды. Одни на арене – играют мимов. Неудачная пародия, приходится говорить шепотом, подсказывать последующие действия.

Почему нет автостопа? почему нет стремления сорваться с места и убежать? и только вечный автоответчик на поцелуи, слова и мысли в его голове. Чужие. Нет, не так – родные, но не свои. Решительный ответ отказом. Отстраниться и уйти – опасно, страшно до дрожи, что в этот момент потеряешь все. Холодно. Дерзко. Морозно. Грубо. Широко и глубоко. Закатывая глаза и скуля от страсти. Все время хочется разорвать его на части – истеричная ревность, он даже Бель так никогда не ревновал. Остроконечные шляпки, что происходит в этой школе, кто бы знал? Самое глупое, что за закрытыми дверями, за закрытыми глаза все и всё знали. Всё было пошло, низко и грязно – в этой Академии, как и во всем мире. Изменяя своей девушке с одной, делиться этим с другой, спать со свои другом и делиться этим с другим – это ли не глупость. Сколько у него друзей здесь, со сколькими он спал, со сколькими разговаривал по душам? А Эван? С теми же самыми и с другими – бесконечное множество многообразных связей. Такое не приснилось бы Стэну даже в страшном сне. Его жизнь была размеренной и тихой, по расчетному распорядку. А во что она превратилась сейчас? Калейдоскоп, который ему нравился. Он пестрил перед глазами, заставлял испытывать различные противоречивые эмоции одновременно. И знаете, что? Он был счастлив. Вот сейчас, в эту самую секунду, прижимая Эвана к себе. Эвана, который спал с его любимой девушкой. Эвана, для которого никогда не стояло слово «измена».
Разрезая себя на равные дольки. Снова и снова скрепляя их обратно, пришивая друг к другу, как оторванные пуговицы от своей рубашки. И Эван, и Бель, били его на части ежедневно, причем сами не замечали этого. Дробили, кромсали и, как дикие звери, забирали все его осколки себе. Оба кричали и ревновали – кто-то громко, а кто-то про себя, но оба истерично, еще более терзая душу Стэна. Сам же он всегда им казался спокойным. Даже Эвану, который жил в его мыслях постоянно, копался в них, как в мусорном баке, выбирая что-то для себя ценное и унося с собой.  Им было как будто наплевать или неподвластно то, что они превратили его и всю его жизнь в цветные клочья одежды. Именно поэтому он сам периодически добавлял в этот скомканный треугольник кого-то четвертого – стороннего, не относящегося ни к какому из его полюсов. Кого-то, кто его уравновешивал и вдыхал воздух в легкие через губы, оживляя через эту узорчатую кутерьму. Об этом знали лишь они – его неслучайные «жертвы» с улыбкой на губах и сочувствием, если это было необходимо. Он не любил их, он ими лечился от этих двух сумасшедших, которые решили, что он – это их поле боя. Ошиблись однако, он тоже человек. Может, и эгоист, только вот с этим бы еще кто-нибудь поспорил – он так заботился о них обоих. На учебу времени было в обрез, но этот минимум вполне укладывался в жизненный путь Стэна.  Он сотни раз молчал, что ему попросту наплевать на эту учебу. Это горело в его глазах и рябило дерзкой усмешкой на губах. Вот так вот постепенно погружаешься в череду сумасшествия вокруг. Чувствуешь себя одновременно марионеткой и кукловодом, но это не так уж страшно, если учитывать силу Стэна, то именно этим он и являлся. Одновременно.
Носом о шею, незаметно для себя переходя в состояние нападения, развернуть его лицом к стене и губами прижаться к шее, носом зарыться в волосы. Всё вышло жестоко и как-то не как всегда. (ну, не любитель я описательной части, тем более, что я вообще против таких отношений между мужчинами).Наверное это оттого, что в последний момент Стэн сбился с мыслепути, и в голове ласточкой промелькнула непрошенная мысль:
Ты отдаешь себе отчет в том, что под утро я опять уйду?
Наверное, он слышал. Наверное, ему было обидно – до скрежета в зубах и может быть даже до слез. И Стэну тоже. Было обидно, что он подумал не о том, ведь с Эваном это – все равно что не то сказать. Такой шипящий судорожный вдох, полу всхлип, напоследок до крови вгрызаясь в его плечо. Наверное, стоило прийти сюда, только чтобы избавиться от алчной ненависти, обменяв ее на кулек сожаления и еще одного общего секрета в их общую копилку. В этот вечер им явно не хватало чего-то алкогольного, и хоть Стэн и был пьян родным запахом, но мыслил удивительно остро. мысли обжигали и плавились. Все еще прижимая обнаженного Эвана своим телом к холодной стене, он думал, думал о том, что воздух горяч. О том, как холодна стена, и как ему хочется остаться здесь навсегда. С ним. Вот так нелепо, два обнаженных тела на холодном полу, в холодной комнате – один прижимает другого к холодной стене. Вспышками света и косыми полосами в голове.
Я не хочу уходить. Давай останемся здесь и ты меня за все простишь.
Становится холодно и страшно. Дрожью прижаться к нему. Слизнуть капли крови, стекающие по его плечу. Медленно.
Соленые.
вдох-выдох
Исправленное дыхание, душа не плачет и не смеется. Утомленная тишина сжалась в один пресловутый звук дыхания человека рядом с ним. Наверное, Стэн мог бы закусить губу и заплакать сейчас, но он был спокоен. Еще одна капелька крови. Сладкая соль. Теперь она внутри него – ядовитая, согревает его вены своей отравляющей способностью. Сейчас все было проще. Их было всего двое, и наплевать на то, что кто-то следит за ними из темноты. Их бешеный секрет учащением пульса, их спокойствие и страх – только вдвоем. не нужно думать о других – сейчас. Можно забыть о том, зачем они оба пришли сюда. Забыть, особенно Стэну. И впервые вдохнуть воздух свободно, ощущая как дикое чувство радости большим пушистым шарик нарастает в груди. Улыбнуться, провести носом линию по его плечу. Всё, конец пути. Больше ничего не надо. Просто вот так.
Через вдох-выдох
Снова продлена жизнь. Может быть, теперь его хватит еще на пару дней. Надышаться своим наркотиком, сохранить на коже его отпечатки – пальцев, губ и пота. И еще чего-то, как будто от сердца. Мысленно сфотографировать и запихнуть двести десятой фотографией в воображаемый альбом, где на первой странице их первая встреча, оборвавшая прошлые жизни где-то на середине.